Этот материал стал следствием глубокого изумления, испытанного в ходе знакомства с оригинальными текстами Ивана Павлова и работами о нем. Изумления тем, насколько нераскрыто и даже неизвестно наследие человека, давно вошедшего в пантеон «знаменитых земляков». Тексты самого Павлова в удобоваримом виде было трудно найти во всем русскоязычном интернете, поэтому мы приложением выложили их у себя (см. «еще по теме»). Получился небольшой спецпроект, который мы дублируем сегодня, в День рождения Ивана Павлова.

В сентябре заинтересованная общественность отметила очередной день рождения одного из основателей физиологии, нобелевского лауреата, рязанца Ивана Петровича Павлова.

С чем, хотя бы в Рязани, где Павлова каждый год с пафосом и размахом чествуют в качестве великого земляка, ассоциируется его имя у сколько-нибудь «широких масс»? С медициной и опытами на собаках. Что еще? Все.

Такова дань нашей привычке, этакому условному рефлексу терять интерес ко всему, что стало официозом, и советской цензуре, которая десятилетиями старалась засекретить его общественно-политическую публицистику.

Между тем, «павловское наследие» – это целая философия, построенная как на выводах физиологической науки, так и на оригинальнейших наблюдениях академика за окружающей жизнью.

Цель этого материала – лишь привести примеры павловских суждений и логики, по возможности вызвав интерес к первоисточникам.

«Если бы вы не были европейским светилом» (с)

Вначале о грустном: о политике и истинных взаимоотношениях ученого с государством. В литературоведении существует версия, что именно Павлов был прототипом профессора Преображенского из «Собачьего сердца». Никаких прямых свидетельств тому нет, отмечается лишь поразительное сходство двух профессоров. И дело не в опытах на собаках и не в бороде, а в привычке к постоянной эмоциональной и, так сказать, научно обоснованной критике большевиков, от расправы за которую обоих защищали научные заслуги.

Павлов, к слову, не жаловал ни Николая II, ни временное правительство, но советскую власть он не принял категорически, посвятив ее разоблачению все свое ораторское и публицистическое мастерство.

«Мы живём в обществе, где государство – всё, а человек – ничто, а такое общество не имеет будущего, несмотря ни на какие волховстрои и днепрогэсы», – говорит Павлов в 1929 году, выступая в 1-м Медицинском институте.

В том же году в речи, посвященной 100-летию научного предшественника Павлова Ивана Сеченова он сказал: «Мы живём под господством жестокого принципа: государство, власть – всё. Личность обывателя – ничто. Жизнь, свобода, достоинство, убеждения, верования, привычки, возможность учиться, средства к жизни, пища, жилище, одежда – всё в руках государства. А у обывателя только беспрекословное повиновение. Естественно... всё обывательство превращается в трепещущую, рабскую массу... Но на таком фундаменте... не только нельзя построить культурное государство... на нём не могло бы держаться долго и какое бы то ни было государство».

Кстати, за Павловым зафиксировано и заявление о том, что он не читает советских газет: «По теперешним газетам составить себе понятие о жизни едва ли можно: они слишком пристрастны. И я их не читаю» (в 1923 г., во вступительной лекции к курсу физиологии студентам Военно-медицинской академии).

Павлов обращался не только к обществу, но и выступал с совершенно адресными призывами по конкретным вопросам к лидерам большевиков. Он требовал от Совнаркома прекратить давление на Академию наук при выборах руководства, начать нормальное финансирование ученых, выступал против повальных арестов и заступался за многих отдельных репрессированных.

В 1930 году он пытается образумить Совнарком едва ли не медицинскими аргументами: «Привязанный к своей Родине, считаю моим долгом обратить внимание Правительства на следующее. Беспрерывные и бесчисленные аресты делают нашу жизнь совершенно исключительной. Я не знаю цели их (есть ли это безмерно усердное искание врагов режима или метод устрашения, или еще что-нибудь), но не подлежит сомнению, что в подавляющем числе случаев для ареста нет ни малейшего основания, то есть виновности в действительности. А жизненные последствия факта повального арестовывания совершенно очевидны. Жизнь каждого делается вполне случайной, нисколько не рассчитываемой. А с этим неизбежно исчезает жизненная энергия, интерес к жизни. В видах ли это нормального государства?».

Коллегам было трудно удержаться от упреков Павлову в том, что он может позволить себе смелость во взаимоотношениях с властью благодаря своему статусу в научном мире. Однако, многие ли другие «неприкасаемые» в гораздо менее жестокие и непредсказуемые моменты истории использовали свою защищенность для защиты других?

Тем более что в первое послереволюционное время Павлов пережил и обыски, и конфискацию своих наград, и нищенское существование в условиях той самой «разрухи». Однако большевики действительно быстро опомнились. Ленин выпустил специальное распоряжение об обеспечении быта академика, а его сподвижники, особенно активно – Бухарин, начали пытаться наладить контакты с ним. Это еще одна отдельная драматическая история, чем-то напоминающая историю взаимоотношений с властью того же Булгакова. Только Павлов мог гораздо больше себе позволить. И позволял.

4.jpg

Кадр из советского фильма «Академик Иван Павлов», 1949 г.

Для советской власти дело здесь было не только, а, может быть, и не столько в нобелевской премии и всемирной известности Павлова. Его теории и научные выводы как никакие другие подходили для материалистической основы марксизма-ленинизма, по степени полезности для большевиков Павлов был сравним, наверное, только с Чарльзом Дарвином. Было невозможно допустить, чтобы именно такой ученый был врагом советской власти. А он был.

И даже в отношении к религии Павлов резко разошелся с советами. Он действительно был атеистом, но когда начались церковные погромы, демонстративно крестился на каждую колокольню. И писал, писал, писал большевикам: в защиту подвергавшихся репрессиям священнослужителей, против разрушения церквей, против исключения из вузов детей духовенства.

«По моему глубокому убеждению гонение нашим Правительством религии и покровительство воинствующему атеизму есть большая и вредная последствиями государственная ошибка. Я сознательный атеист-рационалист и потому не смогу быть заподозрен в каком бы то ни было профессиональном пристрастии <...> Религия есть важнейший охранительный инстинкт, образовавшийся, когда животное превращалось в человека <...> и имеющий огромное жизненное значение», – считал Павлов. Христос же, утверждал этот атеист, осуществил «в себе величайшую из всех человеческую истину — истину о равенстве всех людей» (из черновых записок).

Постепенно Павлов начинает сотрудничать с властью (очевидно, что альтернативой могла быть только эмиграция), которая настойчиво, обходительно и методично добивается хотя бы видимости дружбы, принимает от нее институт в Колтушах, дает интервью советским газетам, позволяет себе хотя бы за границей воздерживаться от критики режима на родине. Но до самой смерти в 1935 году Павлов не отказывается от обличения террора и заступается за жертв репрессий.

«И сейчас, хотя раньше часто о выезде из отечества подумывал и даже иногда заявлял, я решительно не могу расстаться с родиной и прервать здешнюю работу, которую считаю очень важной, способной не только хорошо послужить репутации русской науки, но и толкнуть вперед человеческую мысль вообще. Но мне тяжело, по временам очень тяжело жить здесь – и это есть причина моего письма в Совет», – пишет он Молотову в 1934 году. В этом письме Павлов утверждает, что вместо революции большевики породили в окружающем мире (в Европе) фашизм, который оправдывается существованием советского режима.

«Но надо помнить, что человеку, происшедшему из зверя, легко падать, но трудно подниматься. Тем, которые злобно приговаривают к смерти массы себе подобных и с удовлетворением приводят это в исполнение, как и тем, насильственно приучаемым участвовать в этом, едва ли возможно остаться существами, чувствующими и думающими человечно. И с другой стороны. Тем, которые превращены в забитых животных, едва ли возможно сделаться существами с чувством собственного человеческого достоинства», – материалист Павлов, в отличие от большевиков видит в эволюции обязанность человека отличаться от зверя, а не оправдание звериной жестокости классовых чисток и заканчивает свое письмо так: «Пощадите же родину и нас».

А затем, получив ответ, вступает в долгую переписку, в которой кропотливо добивается освобождения от высылок и арестов различных жителей Ленинграда, попавших под репрессивную кампанию после убийства Кирова.

«Оставалось одно — собака не выносила привязи»

В 1917 году Иван Павлов совместно с доктором Максом Убергрицем представил в Петроградском биологическом обществе доклад «Рефлекс свободы». Несмотря на некоторую, казалось бы, поэтичность заглавия этот текст носит исключительно научный характер и речь шла о рефлексе в буквальном, научном, смысле слова. Многолетние эксперименты на собаках приводят Павлова к выводу, что стремление к свободному существованию является врожденным, то есть безусловным рефлексом, степень выраженности которого опять же у каждого живого существа разная. Как и любой другой пищевой, оборонительный, половой рефлекс, этот можно подавить или развить.

«Между массой собак, служащих для изучения приобретенных (условных, по терминологии нашей лаборатории) слюнных рефлексов, в прошлом году в лаборатории одна оказалась с исключительным свойством», – рассказывает Павлов. Эта собака производила сильнейшее слюноотделение, производимое волнением в условиях, когда другие экземпляры давно уже успокаивались. Экспериментаторы стали менять для животного условия, учитывая все обстоятельства, которые обычно волнующе действуют на собак: некоторые боялись уединения, других раздражал ошейник, третьих расположение в камере для кормления и т. д. Однако никакая смена условий не действовала.

«Оставалось одно — собака не выносила привязи, ограничения свободы передвижения. Перед нами резко подчеркнутая, хорошо изолированная, физиологическая реакция собаки — рефлекс свободы. В такой чистой форме и с такой настойчивостью этот рефлекс на собаке один из нас, перед которым прошли многие сотни, а может быть, и не одна тысяча собак, видел только еще один раз, но не оценил случая надлежащим образом за отсутствием у него в то время правильной идеи о предмете», – сообщили докладчики.

Чем же вызвана уникальная развитость рефлекса свободы именно у этих двух особей? Физиологи предположили, что благодаря «редкой случайности» «несколько поколений, предшествующих нашим экземплярам, и со стороны самцов, и со стороны самок пользовались полной свободой в виде, например, беспривязных дворняжек».

Рефлекс свободы, в какой бы степени он не присутствовал, выполняет для организма, для жизни свою эксклюзивную функцию: «не будь его, всякое малейшее препятствие, которое встречало бы животное на своем пути, совершенно прерывало бы течение его жизни».

Можно ли догадаться, что такое простое, неоспоримо логичное обоснование стремления к свободе найдется не в общественно-политическом трактате, а в лекции по физиологии?

Однако, «очевидно, что вместе с рефлексом свободы существует также прирожденный рефлекс рабской покорности. Хорошо известный факт, что щенки и маленькие собачки часто падают перед большими собаками на спину. Это есть отдача себя на волю сильнейшего, аналог человеческого бросания на колени и падения ниц — рефлекс рабства, конечно, имеющий свое определенное жизненное оправдание».

Как и на любой рефлекс, на этот можно воздействовать. «Как часто и многообразно рефлекс рабства проявляется на русской почве, и как полезно сознавать это!», – говорит Павлов и приводит в пример героя рассказа Куприна «Река жизни», который покончил с собой, раскаявшись в предательстве товарищей в охранке. «Из письма самоубийцы ясно, что студент сделался жертвой рефлекса рабства, унаследованного от матери-приживалки. Понимай он это хорошо, он, во-первых, справедливее бы судил себя, а во-вторых, мог бы систематическими мерами развить в себе успешное задерживание, подавление этого рефлекса», – накладывает Павлов вердикт физиолога на эту грустную историю.

Ум – хорошо

2.jpg

Фото: с сайта о науке и ученых sciencepenguin.com

В 1918 году Павлов выступил с лекциями, названия которых в своей прямолинейности выглядят даже несколько эпатажно – «Об уме, вообще» и «О русском уме». Объясняя выбор темы и, подчеркивая, что никакие научные достижения не делают человека непререкаемым судьей в таких вопросах, он кропотливо объясняет публике, почему счел возможным высказаться об этом предмете. По роду деятельности он взаимодействовал с интеллектуальной активностью сотен и тысяч людей: коллеги, студенты, постоянное вращение в интеллектуальных кругах и видел «неустанную работу ума, притом работу постоянно проверяемую: плодотворна ли она, ведет ли к цели или является пустой, ошибочной. Следовательно, можно допустить, что я понимаю, что такое ум и в чем обнаруживается».

Академик выводит восемь критериев эффективного ума, перечислять которые здесь не будем. Затем он анализирует свойства мыслительной деятельности члена русского общества по своим наблюдениям (в том числе, сравнительным с европейцами), делая, откровенно говоря, суровые выводы. Но, как всегда, у Павлова безнадежных ситуаций нет – даже врожденные рефлексы можно регулировать. Для того чтобы дать возможность просто представить схему рассуждений физиолога приведем одно из них.

Качеством развитого ума Павлов называет «стремление мысли прийти в непосредственное общение с действительностью, минуя все перегородки и сигналы, которые стоят между действительностью и познающим умом». Одной из таких перегородок являются слова, которыми объясняется то или иное явление. Проще говоря, нормальный ум должен стремиться понять суть вещей. Однако, «русский ум не привязан к фактам. Он больше любит слова и ими оперирует»...

О русских нервах: нам нужны плюрализм, спорт и рефлекс цели

Павлов имел собственную традицию посвящать первую лекцию в своих выступлениях темам, не имеющим прямого отношения к предметам его научных интересов. Вот как описывал эту его привычку один из слушателей, будущий профессор-анатом Алексей Быстров (кстати, тоже рязанец): «Первый час своей лекции Павлов по давно установившейся у него привычке посвящал нефизиологическим темам. В дореволюционное время он делал обзоры художественных новинок, критиковал деятелей Государственной думы, оценивал назначения новых министров... После Октябрьской революции в течение этого первого часа обычно занимался тем, что бранил большевиков».

Однако, 11 сентября 1913 года, выступая в Военно-медицинской академии Павлов посвятил первую лекцию... самоубийствам. Отметив, что в России счеты с жизнью сводят особенно часто, академик констатирует, что одной из главных и очевидных причин является расшатанность нервной системы. Масштабные социальные потрясения, которые переживает Россия (лишь за последние к тому моменту 50 лет – отмена крепостного права и революция 1905 года), безусловно, только способствуют нервозности, однако, дело не в самих переменах, а в отсутствии системы защиты, приспособляемости к ним. Система же эта состоит из «маленьких правил», Павлов счел нужным особое внимание уделить одному из них: «При культурной жизни можно иметь какие угодно мнения, убеждения, и это не является каким-нибудь источником злобных чувств. Люди всяких мыслей встречаются приятелями. А вы знаете, как у нас? У нас человек других с нами убеждений — это наш враг. Это, конечно, ведет к тому, что лишний раз треплется у человека нервная система. И так в массе случаев. Все это ведет к тому, что наша жизнь очень тяжела».

В упомянутой лекции «О русском уме» Павлов, развивая эту мысль, приводит в пример тогдашнюю Государственную Думу, которая, будучи первым русским парламентом, казалось бы, призвана олицетворять идеи плюрализма, терпимости к чужому мнению и конкуренции идей: «Разве наши представители в Государственной Думе не враги друг другу? Они не политические противники, а именно враги. Стоит кому-либо заговорить не так, как думаете вы, сразу же предполагаются какие-то грязные мотивы, подкуп и т. д.».

Отвлекаясь, отметим, что мало чего изменилось и через сто лет после выступлений нобелевского лауреата. Автор этого материала, всю жизнь общаясь с представителями самых разных по отношению к власти и идеологии политических лагерей, постоянно встречает в людях самых демократических, казалось бы, воззрений, столь искренне возмущающихся цензурой и политической монополией какую-то непререкаемую уверенность в абсолютной недопустимости хотя бы анализа, хотя бы попытки понять чужую точку зрения, другого отношения к противоположным взглядам, кроме ерничанья и сарказма. Такой, например, бронебойной убежденности в том, что «правильные» СМИ не могут давать слово «им» и «плохо» писать про «нас», позавидовали бы самые закостенелые представители партии власти.

Второе правило, соблюдение которого по Павлову позволяет выработать иммунитет к нервным болезням, лежит в другой плоскости – это физическая активность. Под то, что сегодня называют пропагандой спорта, академик подводит мощнейший фундамент, объяснив, что получив возможность жить без физической нагрузки, человек не приучил к этому свою нервную систему, которая страдает, будучи искусственно отделена от мышечной активности: «Мы с вами — наследники огромной физиологической жизни. Нам предшествовала долгая история. <...> . Деятельность животных всегда протекает деловым образом в виде деятельности мускульной системы. Следовательно, вам должно быть понятно, что в том маленьком слое животной жизни, который изображаем мы с вами в виде человечества, природным фундаментом должна быть мышечная система. И наша нервная деятельность без мышечной — это новость в зоологическом мире».

Дальше Павлов переходит к так называемому «рефлексу цели», наличие которого в этой лекции он утверждает, но описывает его пока осторожно: «Нет сомнения, что у нас этот инстинкт очень слаб. А между тем ясно, что этим инстинктом определяется вся сила, вся краса жизни. Если вы достигаете целей, то жизнь приобретает для вас огромный интерес. И если человек стоит на практике этого инстинкта, у него не может быть разочарования, он переходит от цели к цели. Мне и представляется, что если русский человек в целой массе осознает огромное значение этого инстинкта, если он будет практиковать этот инстинкт, то этим страшно повысится жизнь и ее ценностей».

Толерантность, спорт (или физическая работа) и наличие цели – способ профилактики суицидов и нервных болезней по Павлову.

Любая цель

В 1916 году на III съезде по экспериментальной педагогике в Петрограде Павлов посвящает рефлексу цели уже отдельную лекцию. Он настаивает на том, что рефлекс этот имеет определяющий смысл в жизни человека: «Рефлекс цели имеет огромное жизненное значение, он есть основная форма жизненной энергии каждого из нас. Жизнь только того красна и сильна, кто всю жизнь стремится к постоянно достигаемой, но никогда не достижимой цели, или с одинаковым пылом переходит от одной цели к другой. Вся жизнь, все ее улучшения, вся ее культура делается рефлексом цели, делается только людьми, стремящимися к той или другой поставленной ими себе в жизни цели».

При этом Павлов делает еще одно немаловажное открытие – цель, по сути, не важна: «При этом обращает на себя внимание то, что не существует никакого постоянного соотношения между затрачиваемой энергией и важностью цели: сплошь и рядом на совершенно пустые цели тратится огромная энергия, и наоборот. Подобное же часто наблюдается и в отдельном человеке, который, например, работает с одинаковым жаром как для великой, так и для пустой цели. Это наводит на мысль, что надо отделять самый акт стремления от смысла и ценности цели и что сущность дела заключается в самом стремлении, а цель — дело второстепенное».

Воплощением, самым организационно ясным способом реализации столь благотворно действующего на организм рефлекса цели является... коллекционирование: «Из всех форм обнаружения рефлекса цели в человеческой деятельности самой чистой, типичной и потому особенно удобной для анализа и вместе самой распространенной является коллекционерская страсть — стремление собрать части или единицы большого целого или огромного собрания, обыкновенно остающиеся недостижимыми».

Собирание ли марок или стремление осчастливить целый мир – не важно, но цель должна быть, препятствия на пути ее достижения при нормально развитом рефлексе лишь поддерживает человека в необходимом, как сейчас сказали бы, тонусе. Подавление рефлекса цели – огромная проблема для нервной системы, для жизни и в русской жизни, говорит Павлов, эта проблема имеет место:

«Когда отрицательные черты русского характера: леность, непредприимчивость, равнодушное или даже неряшливое отношение ко всякой жизненной работе, — навевают мрачное настроение, я говорю себе: нет, это не коренные наши черты, это — дрянный нанос, это проклятое наследие крепостного права. Оно сделало из барина тунеядца, освободив его, в счет чужого дарового труда, от практики естественных в нормальной жизни стремлений обеспечить насущный хлеб для себя и дорогих ему, завоевать свою жизненную позицию, оставив его рефлекс цели без работы на основных линиях жизни. Оно сделало из крепостного совершенно пассивное существо, без всякой жизненной перспективы, раз постоянно на пути его самых естественных стремлений восставало непреодолимое препятствие в виде всемогущих произвола и каприза барина и барыни. И мечтается мне дальше. Испорченный аппетит, подорванное питание можно поправить, восстановить тщательным уходом, специальной гигиеной. То же может и должно произойти с загнанным исторически на русской почве рефлексом цели. Если каждый из нас будет лелеять этот рефлекс в себе как драгоценнейшую часть своего существа, если родители и все учительство всех рангов сделает своей главной задачей укрепление и развитие этого рефлекса в опекаемой массе, если наши общественность и государственность откроют широкие возможности для практики этого рефлекса, то мы сделаемся тем, чем мы должны и можем быть, судя по многим эпизодам нашей исторической жизни и по некоторым взмахам нашей творческой силы».

Vidsboku публикует материалы, использованные при подготовке этой статьи:

Лекции и доклады И.П. Павлова:

«Рефлекс свободы»;

«Об уме вообще»;

«О русском уме»;

«О самоубийствах»;

«Рефлекс цели»;

Переписка И.П. Павлова и В.М. Молотова в 1934 — 1935 гг.;

«О патриотизме и диссидентстве Павлова», В.О.Самойлов, доктор медицинских наук, член-корреспондент РАМН, Государственный научный центр пульмонологии Минздрава РФ, Санкт-Петербург, 1999 г.