Таксистский бунт и цензурный бум, все оттенки сероводорода от РНПК, почему обстоятельства назначения Алексея Григорьева могут быть интереснее его увольнения и честный взгляд на историю с поймой трех рек. Продолжение непринужденного обсуждения рязанских событий.

В разговоре участвуют знаток рязанской жизни Леонид Резников, блогер Ластман, главред «Мещерской стороны» Екатерина Сенина и руководитель проекта Vidsboku Константин Смирнов. Продолжение. Начало здесь.

Таксисты в пресс-службах

Смирнов. Таксистский бунт против писающего узбека. Как мы должны это понимать?

Резников. Во-первых, уж извините за прямые слова кого-то из великих, была такая книжка или фраза, не за столом будет сказано: «Принцессы тоже какают». А узбеки тоже писают. Другое дело, как в свое время сказал другой великий, «пить можно всем, лишь надо знать — когда и где, и с кем, и сколько». Видимо, у человека, который это действие совершал, независимо от того, какой он национальности, произошло смещение понятий, он не разобрался. Поэтому наш таксист возмутился, особенно после того как по городу ходила эстафета олимпийского огня. Наш чистый город, освещенный огнем олимпийским, и вдруг такое. Поэтому правильно, что он остановил это. Что хочу еще сказать. Читая прессу, я следов, которые дальше к чему-то привели, не нашел. Ни, извините, анализа мочи не сделано, не упомянута фамилия задержанного гражданина, его реальная национальность.

Смирнов. Совершенно справедливый упрек. Есть, кстати, мнение, что в действительности там фабула была какая-то другая.

Резников. А пускай придет правоохранитель в форме и, глядя в камеру честными глазами, скажет: «Докладываю. На самом деле не узбек, а таджик, не таксист, а водитель фуры, а, в-третьих, это было не на улице Ленина, а в поселке Соколовка». И все разберутся. Но никто же этого не сказал.

Смирнов. Почему? Почему власть так испугалась этой ситуации, почему у власти единственная реакция на то, что ее пугает, — спрятаться? То есть на самом деле все, что надо было сделать, — это выйти и сказать: «Он виноват, национальность не важна, ищем, план «Перехват» и т. п.».

Ластман. Так как власть у нас не отвечает перед народом фактически никак, то и не очень боится, что кого-то снимут через выборы. Но очень не хочется, чтобы твой район, город или, не знаю, поселок оказался в СМИ как место проведения какого-то несанкционированного сборища, которое в дальнейшем закончилось погромом на национальной почве. Этого боятся панически, потому что во всех случаях, когда имел место пусть даже не большой, а какой-то такой скромный, домашний погром - те же самые Арзамас, Кондопога, другие города — это всегда заканчивалось увольнениями больших, маленьких либо средних начальников. Но увольнениями начальников это кончалось всегда. Собственно, это единственное, чего они боятся, поэтому сразу немедленное замалчивание. Тут еще надо заметить позицию СМИ — 90% дружно промолчали, когда шли самые активные события - сход таксистов.

Смирнов. А что должно произойти, чтобы власть не то чтобы научилась, но начала учиться объяснять, объясняться, разговаривать?

Сенина. У нас органы исполнительной власти не понимают важности пресс-служб. Пресс-службы занимаются примитивным обслуживанием своего начальника. Они боятся, что о начальнике и о том ведомстве, в котором, собственно, этот пресс-секретарь работает, плохо скажут. Они не понимают, что в любом случае и начальник может что-то плохое сделать, и ведомство, каждый может что-то натворить. И надо вступать в диалог с общественностью.

Смирнов. То есть правильно ли я понимаю, что, на твой взгляд — на мой это так – у нас пресс-службы вообще не понимают в чем состоит информационный интерес их ведомства?

Резников. Они, пресс-службы каждого ведомства, прекрасно понимают, что их задача, за которую они получают заработную плату, — это сделать так, чтобы ничего плохого ни про ведомство, где они работают, ни про сотрудников никто не написал. Они считают это своей главной задачей.

Смирнов. И единственной.

Резников. И единственной, да.

Сенина. Как они добиваются решения своей задачи? Если какая-то газета пишет все-таки что-то плохое, то с этой газетой мы больше не работаем, не сотрудничаем и не даем комментарии.

Смирнов. Про нас плохо пишут, а еще там теперь и не будет нашего мнения. То есть они считают, что таким образом помогли руководству.

Сенина. Это глупо, потому что это вам же нужно, чтобы еще вторая сторона, ваша сторона, выступила.

Смирнов. Если уж у нас внепланово зашел разговор про взаимоотношения власти и прессы, то такой вопрос. А вам не кажется, что у нас вообще корнем всей этой ситуации с цензурой, со всем этим бредом, который лежит в основе этих странных взаимоотношений, является абсолютное непонимание ценности информации, что ли... Вот эти просьбы: «А уберите, пожалуйста, абзац». Это же не только власть с такими просьбами выступает, это многие люди из разных сфер могут позвонить и попросить: «Слушай, у вас статья, не можешь там абзац убрать?». И с большим трудом понимают, когда объясняешь, что нельзя убрать абзац, просто потому что нельзя. Просто не доходит эта мысль. Какая уж, мол, такая проблема — абзац, когда многие могут вообще не написать про главные события дня, таксистов тех же, скандалы на выборах и так далее.

Резников. Думаю, что на следующей пресс-конференции какой-нибудь властной структуры можно задать вопрос: «Скажите, пожалуйста, а можете свою пресс-службу отправить пусть даже в оплачиваемый отпуск хотя бы на месяц?». Посмотрим, что тогда произойдет…

Лаборатория — это реальность

Смирнов. Нефтезавод. Нефтезавод продолжал благоухать весь год.

Резников. Я, кстати, год назад сказал, что в Песочне пахнет не потому, что там такие люди живут. Люди там живут хорошие, пахнет не от них. И экспертиза природоохранной прокуратуры подтвердила, что это пахнет не от жителей Дашково-Песочни.

Ластман. Спасибо, вы просто сняли груз с моей души, я думал, вдруг от меня.

Смирнов. Ну? Доколе?

Сенина. Боюсь уже об этом говорить, но... Ну, задолбали. Одно время я просыпалась от эсэмэсок одного из наших друзей, который присылал следующее сообщение: «Ребята, снова воняет в Песочне, давайте быстренько звоним все в диспетчерскую». Когда все дружно звонят в экологическую лабораторию, то они выезжают, если один человек позвонит — то нет. И как только один из наших коллег чувствовал что-то, он тут же обзванивал всех, неважно во сколько - и в шесть утра, и в семь, и мы начинали звонить. Я брала телефон, начинала разговаривать с этим диспетчером. А он мне в ответ: «Я понимаю, ребята, я уже сам задолбался, я сам из Песочни, ну не поедем мы».

Смирнов. Я могу доложить, что видел эту лабораторию, я ее вызывал. Я, как и ты, много раз звонил и всегда говорил: «Скажите мне, куда она приедет». И помню, перестал верить в то, что она - реальность. Нет, один раз она таки приехала, они перезвонили, сказали: «Подходите туда-то, и вы все сами увидите». Я подошел, да, она была, работала, замеряла, у них ноутбук, графики какие-то. Они сказали: «Да, мы выезжаем, меряем, превышение, это точно нефтезавод». И все. И все. Что надо сделать, что должно произойти?

Резников. Надо просто чтобы четко объяснили, что этот запах является следствием какого-то технологического процесса, или следствием работы так называемых очистных сооружений. И что без этого, до той поры, пока не изменят технологию, ничего не произойдет. Это в очередной раз или власть должна сделать, или хозяева нефтезавода.

Все в засаде

Смирнов. Еще одна почти экологическая тема. Алексей Григорьев убил лося.

Резников. А не наоборот?

Ластман. Это была самооборона, все правильно.

Сенина. У Урганта есть версия, что это было просто старое больное животное и его убили из жалости.

Резников. Меня интересует другое. Вот смотрите. Этот гражданин Григорьев, как написали, по образованию офицер-десантник. Где же он получил какое-то дополнительное образование, кто и почему выдвинул его на такую должность — охранять природу? Потому что он здоровый и мог справиться с черными лесорубами, с больным лосем или какая-то другая причина?

Смирнов. Вообще, это первый случай, когда человек лишается своей должности в результате засады.

Резников. Не первый это случай, засады бывают всегда и везде, и должности лишаются иногда даже и без засады. Пришел на работу, глядь... Как вот, допустим, ваши же коллеги из РИА Новости - утром пришли на работу, а им говорят: «Ой, вы что пришли-то, вот у нас указ президента, вас ликвидировали». Так что это бывает в нашей стране-то завсегда. Многие вообще считают, что живут в сплошной засаде.

«Ответственность»? Нет, не слышал

Смирнов. Принято решение о застройке поймы трех рек...

Резников. Каких?

Смирнов. Паловки, Трубежа и Плетенки.

Резников. Пойма реки Оки — это мне понятно. Значит, переплыть ее может только тренированный человек, газету, если развернут на другом берегу, ты не увидишь, и, естественно, она разливается чуть не до площади Свободы. А эти так называемые реки Трубеж и Плетенка, которые можно в один прыжок перепрыгнуть, – у них ширина сколько метров? Поэтому, наверное, хотят застроить не пойму рек, а некий кусок земли. Это первое. Второе. Говорят прямо противоположное. У меня как у простого читателя прямо все набекрень. Одни говорят: «Ой, вы знаете, нельзя, это зеленая зона». Я когда-то там был — ну... мусорную зону я там видел, зеленой зоны не видел.

Смирнов. Были же там гулянья протестные, очень красивые фотографии.

Резников. Ну это они нашли тропинку — вот по этой тропинке-то и гуляли. А так там чего гулять-то? Асфальта нет, мусор кругом, бутылки пустые все собрали, правда, уже. Пластмассовые не принимают, поэтому они там. Это один момент. Второй момент. Кто-нибудь предложил, что там можно еще сделать?

Ластман. Может быть, там просто не делать ничего? Хотя бы по одной простой причине — у нас, конечно, настроили сейчас новых дорог, у нас Северная окружная, даже мост построили, который, в общем-то, не шибко нужен, но теперь у нас есть мост и теоретически мы должны этим гордиться. Но в том участке нашего города замечательного есть здоровенная, я бы сказал, длиннющая транспортная проблема под названием Московское шоссе. Других дорог там нет в принципе. Если в пятницу вечером на ней оказаться, в любом направлении, в каком вы хотите, вы там будете стоять. Что же там будет, если продолжать все застраивать? Куда весь этот микрорайон новый поедет? Это же еще энное количество машин и все будет стоять еще плотнее. Магазины, аптеки и прочее там появятся сами собой, а дороги нет.

Сенина. Я абсолютно согласна.

Смирнов. Выскажусь. Я хоть и не чужд определенной общественной активности, совершенно не склонен к сплошному отрицанию любых проектов и любых застроек просто потому, что кто-то там заработает. Не всегда же в основе лежат экологические или градозащитные мотивы, иногда активистов просто «жаба душит»: «ах, вот они там миллионы заработают!». Я этого подхода не разделяю, мне кажется, надо в каждом конкретном случае смотреть — вредно-полезно, легкие города - не легкие города. В отношении поймы — мне кажется, да, действительно далеко не все так очевидно, как было, например, с Лесопарком, где действительно лес растет.

Резников. Хилый какой-то, но с моста или со спутника посмотришь — там здоровенный зеленый кусок. А здесь - здоровенный пустырь.

Смирнов. Поэтому с поймой – нормальный дискуссионный вопрос. Но почему ради любого такого решения надо врать? Мы же понимаем, что на самом деле нет вообще никакого проекта строительства. Нет микрорайона, школ, детсадов и, тем более, дорог. Есть только проект, который просто составляющее в комплекте документов. В папочке должен быть набор бумажек под названием «проект», и в этом качестве он в папочке и лежит. Мы же понимаем, что принятое решение – это просто перевод земли, после чего депутат облдумы Подоль и другие собственники будут искать инвестора. Что там срастется, то там и построят. То есть 80% всего, что говорилось при обсуждении вопроса, — это абсолютная фикция. А в этом обсуждении участвовали все органы власти, городская дума, администрация, губернатор и так далее. 80% процентов времени, усилий было потрачено на фикцию, просто на вранье, на обсуждение несуществующего проекта. Как-то это очень много, мне кажется. Мне кажется, это очень много, когда 80% деятельности органов власти занимает вранье.

Резников. Получается ситуация, о которой в свое время изумительно высказался Жванецкий: «Даже у народного артиста не получается сказать: «Беру ответственность на себя». Ну не произносится, даже у народного. Не вспомнить за прошедший год, пять, десять, двадцать лет, кто из людей, занимающих в Рязани ответственную должность, вслух мог сказать: «Знаете, мое ведомство ошиблось. Приношу вам извинения, исправимся». У нас это то ли не принято, то ли нельзя, то ли человек боится, как это говорят, потерять лицо. Хотя, на мой взгляд, если бы кто-то сказал такую фразу, то он не потерял бы лицо, а приобрел бы еще два или три, потому что быть честным и самокритичным — это хорошо. И это проще, чем врать, потому что, чтобы врать, как говорят французы, надо иметь лошадиную голову, то есть большую, чтобы помнить, когда ты кому что сказал и не перепутать.